АГА ...
Как там в анекдоте ?

Отредактировано КАЮР (2008-07-14 22:54:12)

Yoko сказала:

Мне кажется, что такие случаи в прошлом бывали, но охотник если и убивал (скорее всего случайно), то наверняка труп прятал в лесу и об этом никому не рассказывал. 

Если сейчас нечто подобное случится и этот случай получит огласку, то до суда наверняка дойдет.
Процесс будет очень шумный. Все мировые агентства будут следить за исходом, вести репортажи, всевозможные научные эксперты будут доказывать истину, начнет подключаться общественность, разные "зеленые" и защитники животных.
Но, в итоге, стрелка оправдают.

Ящер ПИШЕНТ ЧТО...

СЧ, в принцыпе , издалека трудно отличить от человека.
Он не "валит" напрямую доводя наблюдателя до такого состояния, когда он начинает нажимать на всё. что имеет удлинёное продолжение и какое то сходство с курком.
- Ну нет у него такой манеры изображать из себя мишень.
И цепью в атаку гоминиды тоже не ходят.
Если случится так, что СЧ настолько близко подойдёт к человеку что бы вызвать у него этот самый АФЕКТ, то будет как в том анегдоте...
- ..."хотел встать и закричать , в итоге пукнул и сел!"
Так что не надо мне тут ля-ля.
- Убивают в основном нечаянно, а трупу прячут - мало ли что.....

Не  переживай - он уже ничего не скажет.
Вобще и никому.
Даже за 1 000 000 000 баксов ты его не сможешь уговорить.
********************
Yoko. пишет, что...

А почему с рогатиной?
А вы разве не знали, что в нападающего медведя стрелять практический некуда  - РОГАТИНОЙ ЕГО ПОДНИМАЮТ.

Проще говоря ставят под удар или выстрел.
Либо его поднимает  лайка, насевшая на медведя сзади.

Это только в американском кино мишки на задних лапах на человека кидаются.

Настоящий медведь буквально "стелется" по земле - и вот это вот страшно - нужна рогатина или кол, что бы его поднять и понять(но быстро) куда собственно бить ножом.
- Остальное дело удачи, везения, и сноровки того, кто ударил ножом.
- Куда и с какой силой.

Что бы не утомлять вас прочтением повести, я приведу фрагмент из повести нашего последнего классика Виктора Петровича Астафьева. Царь-рыба  глава " Поминки"

**************
Вверху зашуршало, покатились комочки,  засочился струей песок, стягивая
серые лоскутки мха. "Петруня, пентюх, крадется! Спугнет зверя..." Аким взвел
курки, поднял ружье  к  плечу,  отыскивая  мушкой левую  лопатку  лося,  под
которой, темный от мокра, пошевеливался завал кожи, как бы всасываясь внутрь
и тут же вздуваясь  тугим  бугром --  мощно, ровно работало звериное сердце.
Задержав  дыхание, готовый через  мгновение нажать на спуск, Аким вздрогнул,
шатнулся  оттого, что  сверху, вроде бы как из поднебесья, обрушился на него
крик и  не крик, а какой-то  надтреснутый звук, словно  повдоль  распластало
молнией дерево, и в то же время это был крик, сырой, расплющенный ужасом. Не
слухом,  нет,  подсознанием  скорее Аким уловил, после  уж  уяснил -- кричал
человек, и так может кричать он, когда его придавливает насмерть деревом или
чем-то  тяжелым, и сам крик тоже раздавливается,  переходит в надсадный хрип
не хрип, крехт не крехт,  стон  не стон, но что-то такое мучительное, как бы
уж одной только глубью нутра исторгнутое.
     Выскочив из таловых  сплетений, Аким  успел еще  с сожалением заметить,
как, взбивая  перед собой  воду, пароходом  пер по  речке  сохатый к  мелкой
заостровке, в мохнато клубящуюся на  торфяной пластушине смородину и дальше,
в загородь перепутанного черемошного веретья.
     Не  опуская курков, с прилипшими к скобам ружья пальцами, Аким вымахнул
на  яр, в  редкую, пепельно-мглистую  понизу  суземь, неприветно лохматую от
сырых корост,  сучковатую, ровно бы подгорелую, чуть лишь подсвеченную снизу
мхами. В ельнике он углядел  копошащегося лохматого мужичонку  -- тот что-то
рыл  и  забрасывал  чащей.  На  мужичонке  не  было  обуви, весь  он  злобно
взъерошенный  и  в  то  же  время  торопливо-деловитый  --  что-то потайное,
нечистое было  в  его  работе. "Беженец!  Уголовник! На Петруню напал..." --
Аким  шагнул за  дерево,  не  спуская  глаз  с мужичонки,  чтобы из  укрытия
направить на него ружье: "Руки вверх!", а дальше уж что получится, может,  и
стрелять  придется. Нога,  осторожно  прощупывая податливый  мох,  коснулась
чего-то круглого,  жулькнувшего, и  сама по себе отдернулась, испугалась  и,
прежде чем Аким глянул вниз, ноги отбросили и понесли его невесть куда -- на
белом  мхе, свежо  обляпанном красной  потечью, лежала  человечья  голова  с
перекошенным ртом и выдавленным глазом. ...
     "И-и-и!.." -- вместо крика выдыхнулось икание из горла Акима, но и этот
звук засекся -- обернувшись, мужичонка оказался медведем, задастым, крепким,
со  слюняво  оскаленным желто-клейким  ртом.  Прикопанная,  закиданная чащею
добыча  марала еще кровью мох, и по  знакомой  мазутной  спецухе Аким узнал:
медведь прятал скомканный, обезглавленный труп.
     Они смотрели друг на  друга неотрывно --  зверь и человек. И по глубоко
скрытому,  но  сосредоточенному  отсвету  звериного  ума, пробившегося через
продолговатые,  тяжелым   черепом   сдавленные  глаза,  Аким  уловил:  зверь
понимает, что натворил, знает, какая должна его за  это постигнуть  кара, и,
чтобы спасти себя,  он должен снова напасть или  уйти, скрыться. Уйти нельзя
-- человек держит ружье, и его, зверя, трусость  опамятует человека, придаст
ему смелости. Пока не в себе человек, пока он ошеломлен, надо повергнуть его
в еще больший испуг, затем ударить, свалить. "Р-р-рах!" -- выкатил зверь  из
утробы устрашающий  рокот.  Но  человек  не  сдвинулся с  места, не закрылся
руками, не  отбросил  ружье, он вдруг  взвизгнул:  "Фасыст! Фасыст!"  --  и,
поперхнувшись своим же криком, сипло и даже устало спросил:
     -- Што ты наделал? Што наделал?
     Зверь  ждал крика  такого, что он загремит  по всему лесу, и  от  крика
того,   в   котором   вместе  смешанные   ужас  и  отчаяние  выдадут  страх,
поверженность, в  нем  возбудится отвага, злобная ярость. Но  слова, даже не
сами слова, а тон их, глубокая боль, в них заключенная, озадачили его, он на
мгновенье  остыл,  вздыбленная  шерсть  опала,  пригладилась, что-то  в  нем
шакалье,  пакостливое  появилось --  в самый  бы раз повернуть,  сбежать, но
зверь уже молча, неотвратимо катился к человеку. Разгорающаяся в нем ярость,
предчувствие схватки и крови  сгустившимся  огнем опаливали  звериное нутро,
слепили  разум, спружинивали мускулы.  На загривке  и  по хребту зверя снова
поднялась подпально-желтая  шерсть. Медведь сделался матерей и  зверистей от
уверенного, парализующего рыка, переходящего в устрашающе победный рев.
     Аким выставил ружье, словно бы загораживаясь им, и, немея телом и умом,
с  изумлением  обнаружил,  что в  этого, вроде бы  огромного, ощетинившегося
зверя некуда  стрелять!  Некуда!  Лоб,  в  который так часто всаживают  пули
сочинители,  узок и  покат  --  пуля срикошетит  от лба, если не  угодить  в
середку. Морда зверя узкая, с черным хрюком, но этой, вниз  опущенной мордой
и узким лбом медведь сумел закрыть грудь.  Возле морды, выше нее, пружинисто
катались, бросали зверя вперед могучие, как бы напрямую соединенные с телом,
лапы,  закрывающие бока, и только  горб  со вздыбленной  шерстью да  кошачьи
хищно  выгнутая спина доступны пуле, но, если не попадешь в позвоночник, тут
же будешь сбит, смят, раздавлен...
     Рвя  мягкие, неподатливые путы,  связывающие  руки и ноги,  преодолевая
себя, Аким ступил за дерево, опять  угодил ногой в голову и опять шарахнулся
оттуда, мимоходно  отгадав: здесь,  за деревом, медведь  скрадывал лося,  но
набрел Петруня, сам набрел, сгодился...
     "Давай,  давай!" -- как бы поощряя зверя, Аким шагнул  навстречу. Зверь
сразу притормозил,  приосел  на  толстый зад -- он не готов был к  ответному
нападению, --  он видел, точно видел: человек хотел отступить, спрятаться за
дерево,  человек боялся, он мал ростиком, косолап, бесцветен,  что  болотная
сыроежка, а зверь мохнат, вздыблен, отважен, свиреп. И вот человечишка попер
на  него,  на  хозяина тайги,  и зверь не  выдержал, затормозился,  приосел,
хапнув чего-то ртом, лапами, и тут же пружинисто выбросился вверх, всплыл, и
одновременно зверь и  человек поняли, кто из  них проиграл. Разъемист, широк
сделался медведь, слева, под мышкой пульсировал,  кучерявился  пушок, рокот,
катавшийся  в  нем,  слабел, утихал,  словно  из опрокинутой железной  тачки
высыпался  остатный камешник. Поднявшись  на дыбы,  показав  глубокую, бабью
подмышку в нежной шерсти, медведь означил  свое  слабое  место, сам  указал,
куда  его  бить, и,  поправляя оплошность, он,  как  ему  чудилось,  рявкнул
устрашающе, на самом же деле по-песьи ушибленно взлаял и, уже расслабленный,
не бросился -- повалился на человека.
     И  тут  же  встречь  ему  харкнуло  огнем, опалило  пушок  под  мышкой,
проткнуло  раскаленным  жигалом  сердце,   рвануло,  потрясло  все   тело  и
хрустнувшие в нем  кости. Заклубилась темнота в  ненасытном чреве, повернуло
позвонки,  мелькнуло,  закипело  перед  глазами красное  и зачадило  отгаром
крови, чадом забивало мощный дых, застило взгляд,  зверя повело на зевоту  и
сон, отмякло туловище, лапы, все отделялось, погружая его куда-то в пустоту.

Так что читайте и думайте, что лучше - непонятная хреновина в рюкзаке или то, что всегда и всюду под рукой

Отредактировано ТОТ (2008-07-18 01:19:33)

Игорь, вы всё правильно написали, но было ещё одно средство, это естественно верх мастерства и вообще по нынешним меркам такое только в фильмах Голливуда можно увидеть, я говорю о давно забытой и сейчас возрождаемой лишь несколькими людьми  "Велесовой борьбе". Смысл всех захватов в этой дисциплине, не положить противника на лопатки дабы заработать очков, смысл очень простой: переломы костей!!! Самые простые в использовании : переломы шеи и плеч! Смысл редких в этой борьбе ударов расслабить противника, они так и называются расслабляющие! Сама борьба формировалась на протяжении веков охотниками на медведя, и исключительно на нём! ПРименялась как раз на тот случай если древко рогатины не выдержит!
Если хотите могу описать пару приёмов, хотя от медведя они врядли спасут, но от негативного человеческого элемента крупных размеров вполне!